Потрясающий автор, которого надо читать вдумчиво и внимательно, а ещё (по секрету) потрясающий художник. Неожиданно тоже написал про Крысолова, которым болею уже почти месяц... Кто читал Отблески Этерны, поймёт, почему на середине текста на меня снизошло озарение и показалось: сейчас я разгадаю сразу две загадки, Крысолова и Леворукого)) Хех.
Рисунок Юлии Гасниковой aka Ushiki
Пишет Kuro Laik:
Легенда о Крысолове
Редакция
читатьI
Неважно, в каком королевстве это случилось,
Как назывался город, что стал местом действий,
Главное – это не всеми навеки забылось,
Главное – это потомкам пока интересно.
В общем, был город, не хуже, не лучше прочих,
Маленький рай, город грез и людей хороших,
С озером чистым, глубоким, как небо ночью.
И в этом раю с давних пор почитали кошек.
Кошки приравнивались к богам или их потомкам,
Обидеть кошку – позор на семью навечно.
Их славили, пели и восхваляли громко.
А кошки людей защищали от зла, конечно.
Кошки с людьми жили тесно, почти семейно,
Входить могли кошки в дома, и им были рады,
И хотя отношения эти были священны,
Всегда есть те, чьи слова наполнены ядом.
Жили такие рядышком, по соседству,
Таились в углах, искушали на веру иную.
И вечно твердили: «кошки – адепты беса,
Нельзя доверять им, беда никого не минует».
Конечно, не слушали их, да и незачем это,
Злых шептунов защищает какой-то Единый,
Который за семеро суток придумал планету,
Которому пост и моления необходимы.
Но вскоре подули призрачные ветра,
Тревога зажала сердца матерей в ладонях,
И настала в городе траурная пора –
От неизвестной болезни умер ребенок.
И с ветром слухи пришли о какой-то даме,
С отравой в крови и нравом, как ветер, вольным.
Чей жизненный путь усеян людскими телами,
А делами ее весь Аид до краев переполнен.
И паника стала прокрадываться в умы,
Сочиться в щели, скручиваться в углах,
И сколько б люди не брали надежд взаймы,
На окраинах стали опять находить тела.
И кошки начали странно себя вести,
Словно бы беспокойством одолены,
И люди посмели худшее допустить,
Признав такой поворот делом их вины.
И злые умы стали вкрадчиво лопотать:
«То богиня кошачья египетского креста.
Это проклятье, а кошкам на вас плевать.
Вон как волнуются, видимо, неспроста…»
Тогда неслышно, черное, как гнильца,
Вкрадывалось сомнение в души тех,
Кто кошкам доверяли свои сердца,
Но один за другим таяли в пустоте.
~
Тогда развернулась иная система вер.
Слуги Единого пели уже смелей,
Уповая чаще на чей-то чужой пример,
И хватало примеров, покоившихся в золе.
Но Единого слуги ели один лишь хлеб,
И не брали в рот мяса – проклятого сырья,
Но зерна хлеба многие сотни лет
Поражала галлюциногенная спорынья.
Отравная души дурманила, как вино,
Вызывала параноические миражи,
И кричали безумные, грезилось им одно –
Что никому до старости не дожить.
Что славный город брошен на высший суд,
И голоса им гибель страшную предрекают,
Что ангелы отчаявшихся не спасут,
Если кошек не объявят врагами рая.
И в панике люди – к Единому на крыльцо,
Принимая хлеб и вино по закону Света,
Попадая к Отравной в замкнутое кольцо,
Вербующей каждые сутки новых адептов.
Безумием, как болезнью, больны навзрыд,
Обратили на кошек мысли свои опять,
И по городу стали часто гореть костры –
Кошек стали неистово истреблять.
Захватила людей кровожадность, густая злость,
Жестокость брызгала в стекла, лилась ручьем,
Немногим кошкам в том месиве повезло –
Остальные же вскоре узнали, что здесь по чем.
Их вмуровывали в бетон, как слуг ведьмовских,
Давили и мучили, десятками, сотнями жгли.
А кошки верили людям, некогда славившим их,
И потому из города не ушли...
...На праздники под всенародный вой,
Ломали лапы им, оставив лишь одно –
Захлебываясь кровью и водой
Идти на дно, на дно...
II
Сколько стоит наше время?
В пыль стираются колени,
Люди верят, что ступени
В рай ведут.
Люди живы, люди верят,
Кошек нет, закрыты двери,
И Единому моленья
Сберегут.
Ощетинившись крестами
Спят дома, скрипят часами,
Хорошо под небесами
Людям жить.
Ничего решать не надо –
Ведь всегда пророки рядом,
«Нас Единый мудрым взглядом
Сторожит».
И летят года по свету,
Старят юную планету,
Городу зимой и летом –
Пыль, зола.
Но не знают эти люди –
Зреет туча злобой лютой,
Маршируют отовсюду
Сотни лап.
Из Щелкунчиковой сказки
От начала до развязки
Черной траурной окраски
Крыс полки
Выгрызли из строчек буквы,
Выползли из закоулков,
Злые дьявольские куклы –
Вопреки!
Кошек нет, и нет спасенья,
На восьмое воскресенье
Крысы съели все посевы
Хлеб и рожь.
Напустили дикий голод
На могучий славный город
И когда наступит холод –
Пропадешь.
Но беда беде начало,
Смерть немного заскучала.
Ветер снова источает
Тлена смрад.
Это едет злая леди
В черной призрачной карете
Убивает жрица смерти
Всех подряд.
Не успели уберечься,
Нет и кошек после сечи,
Даже некому перечить –
Их беда.
Крысы жизни затоптали,
Черной Смертью вскоре стали,
И молитвы замолчали
Навсегда.
...И крысами запряженная, ехала впереди
Карета дамы бубонной с гибелью на груди...
~
А бубновая дама оказалась не в масть козырнОй,
С легкостью била вальтов, королей и тузов,
И злых языков угас неразборчивый вой –
Ее поцелуй даже время отнял у часов.
И пошла эта дама по улицам, по домам,
Сея вокруг суеверия, ужас и смерть,
Улицы опустели, взошла на престол тишина.
И кровь кошачью с лихвой искупили все.
В городе вскоре замолкли колокола.
И было общим правилом решено
Сбрасывать в озеро проклятые тела –
На дно, на самое дно...
III
Свершенного не признавая зла,
В тени креста творя свои суды,
Сплетая сети сплетен по углам,
Судачить стали все из-за беды,
О том, что иссекают сотни лап
Их жизней неокрепшие ростки
Пришла пора налаживать дела
И с ними разобраться по-мужски.
Чего боятся крысы, кроме сов?
А кошек даже следа не сыскать...
Но на одном из сотен полюсов,
Остался тот, кто может что-то знать,
Проклятых кошек страшный властелин,
Их древний предок, дикий полубог,
Но из путей спасенья - он один,
Ведь «Крысоловом» враг его нарек.
Бессонницей измучены глаза,
Нездешний музыкант из миражей,
Но едкая, как ртуть, его слеза
Не стоит сотни ломаных грошей,
Ушел в скитанья от мирской молвы,
Сменил кошачий облик для людей,
Но с кошками по-прежнему на «ты»,
Двуногую отбрасывая тень.
И разрывая полночи вуаль,
Мелодией своей творит обман,
И свой дневник ведет в чужую даль,
Сводя его с межстрочного ума,
Следит за тем, чтоб месяц не померк,
Сгибая его музыкой в дугу,
И смотрит каждый вечер снизу вверх,
Как облака плывут по потолку.
И люди стали думать: «Выход есть,
Найдем Кота, и он поможет нам.
Пускай опасен, как худая весть,
Но он нам нужен, как песок часам».
И взяв удачи горстку про запас,
И уходя в ночную темноту,
Старейшины родов в тот страшный час
Пошли на юг, за помощью – к Коту.
~
У Крысолова – домашний хлеб,
У Крысолова в миру бардак,
Четыре счастья и восемь бед
Он с болью сплевывает в кулак.
И длится торг уже семь часов,
Слова расчетливы и честны.
А на другой пиале весов –
«За крыс свои мне отдайте сны»
В его речах неприкрытый йод,
А флейта – страшное колдовство,
Никто не знает, куда ведет
Ее волшебное естество –
Тростинкой встала среди зимы
Из той могилы, где погребен
Ребенок, умерший от чумы
И ставший первым ее рабом.
Чья жизнь прервалась, ладонь пуста,
А смерть – начало другим смертям.
Питал он сердцем тростинки стан,
Чтоб только несколько зим спустя
Заворожила своей игрой
Живых и мертвых, волков, ягнят.
Правитель кошек вершит добро,
В сердечной мышце мотив храня.
И манит крыс на нездешний зов,
А флейта время ломает вспять,
И эта сила пророчит то,
Что Черной Даме не устоять.
На этих правилах договор
В их руки врезал свою печать,
Бубонной даме наперекор –
Чужого темного палача.
Им Крысолов дал один наказ –
Все окна к ночи свои забить.
А сам он крыс изведет за раз,
И можно будет о них забыть...
IV
По улицам, брошенным тварями темными,
По призрачным крышам, пустым коридорам,
По затхлому тлену в пустующих комнатах,
По кромке разрушенных стен и заборов,
Мелодия льется по узким карнизам,
Меж труб водосточных взвывая порою,
В час поздний, ночной, когда спят даже мысли.
Меж волком и псом, петухом и совою.
Проносится мимо костей мародеров,
Рискнувших нажиться в домах опустевших,
На выходе пойманных девушкой в черном.
Не знают оттуда живыми ушедших.
Идет вдоль домов с кружевными крестами –
Домов, где когда-то спасался Единый,
Сейчас же остался лишь нимб над костями,
И ворон с монахом теперь побратимы.
И шепотом, нотой, тягучим напевом
Вливается в уши предвестница мести.
Выходят на улицы, справа и слева,
Полчища смерти, пушистые бестии.
За музыкой призраком едет карета,
И тянут ее однодневки-поденки,
Влекомые к бледному лунному свету,
И слышит Бубонная песню ребенка.
И крысы идут, маршируя рядами,
Сбиваясь в колонны, в несметные тучи,
И черной рекой с берегами-домами,
Плывет по проспектам войско Падучей.
По лунной дороге на глади озерной,
Как ястребы к солнцу, как лемминги к морю,
Из города, ставшего живодерней –
На дно, гипнотической музыке вторя...
...И даму, проигрывающую с судьбой
В ей неподвластное домино,
Крысы уверенно тащат в отбой –
На дно, на самое дно...
~
Потом Крысолов исчез на рассвете, но предупредил людей:
«К ночи приду за обещанной платой, иначе опять быть беде».
И тут-то впервые задумались люди, что именно отдают -
Бессонницей часто пугают детей в этом теплом земном раю.
А это – бессонница вековая, не отдых, а лишь туман.
И если отдать ему все свои сны – недолго сойти с ума.
И в жителей прежний закрался страх, мысли мешая снова:
Колья точить, разжигать огни – нарушить данное слово.
Он появился с первой звездой, попав в круговое пламя.
Девчонка, нетронутая чумой, первой швырнула камень.
Взметнулись колья, потек огонь, щеку ожгла лоза –
Люди травили последнюю кошку, как несколько лет назад.
Он бился, не спрашивая причин - все было яснее дня:
Безумцы, нарушившие договор, сегодня его казнят.
И долго еще не сдавался он под натиском подлецов...
Когда же безжалостный столб огня ударил его в лицо,
Растаял мороком человек, взметнувшись черным котом,
И тенью исчез в ближайшем лесу, злобно взмахнув хвостом.
Неделя минула с жестокой расправы, и быт вошел в берега.
Не видели в этих местах Крысолова – признанного врага.
Но кошки к людям не возвращались, ночи сменяли дни,
И люди по-прежнему видели сны, а в домах горели огни.
Однажды темной безлунной ночью за полчаса до весны,
Снова повеяло ветром, и он был страшнее любой войны,
Страшнее жизни, страшнее любви, безжалостней долгих лет,
И озеро вспыхнуло изнутри, источая призрачный свет.
Проникла мелодия в каждый дом, чистая, как слеза,
Никто не заметил - от звука ее дети открыли глаза.
И двинулись медленно, босиком, по улицам налегке
К коту в человеческом проклятом теле с ожогами на щеке.
И музыка сладкая, как дурман, туманила им сердца,
Покорно и медленно шли за Котом, не помня его лица
В кольце безжалостной западни, камней и железных пут,
Не зная, что близкие люди их больше уже не найдут...
И горечью черной сочилась фраза, тающая в дыму:
«Раз честно не отдали мне свои сны - я сам их у вас возьму».
А утром безумной волной затопило улицы и дома -
На поиски жители бросились в лес, от страха сходя с ума.
Но все усилия были напрасны и люди лишились сна,
Пока над городом не взошла возрастающая луна.
В свете ее на дорожных камнях вдруг стали видны следы
Детских, босых, окровавленных ног, исчезающие у воды...
~
И ища потерявшихся, как голубят,
Эти люди очень нескоро поймут,
Что дети на дне беспробудно спят
В страшном, темном озерном плену,
Что тела их густо покрыли тела
Утонувших недавно бубонных крыс,
И кошек, и всех поглотила мгла,
Утянув за собой вниз, в самый низ.
И как эти тела покрывает ил,
Так историю эту покрыли века,
Не осталось тех, кто ее не забыл,
И последние факты ушли с молотка.
Растерялись детали, изменилась развязка,
Потеряла ценность и суть – бог с ней.
И страшная быль превратилась в сказку,
По которой снимает мультфильмы Дисней,
Только этот город совсем другой –
Он надежно память свою сберег,
Ведь помнят камешки мостовой
Следы израненных детских ног.
Правда ли, вымысел – кто разберет...
Не осталось свидетелей из людей,
Но город навечно запомнит год,
Когда отыскали кости детей.
Как строили лестницы в водную гладь,
В память о жертвах тех страшных лет.
Кто рискнул в новолуние здесь побывать,
Видел шедший со дна тусклый призрачный свет.
Не идут сюда кошки, не видно птиц,
И озеро словно бы вымерло, но
Эти лестницы тянут самоубийц
На самое, самое дно…
URL записиРедакция
читатьI
Неважно, в каком королевстве это случилось,
Как назывался город, что стал местом действий,
Главное – это не всеми навеки забылось,
Главное – это потомкам пока интересно.
В общем, был город, не хуже, не лучше прочих,
Маленький рай, город грез и людей хороших,
С озером чистым, глубоким, как небо ночью.
И в этом раю с давних пор почитали кошек.
Кошки приравнивались к богам или их потомкам,
Обидеть кошку – позор на семью навечно.
Их славили, пели и восхваляли громко.
А кошки людей защищали от зла, конечно.
Кошки с людьми жили тесно, почти семейно,
Входить могли кошки в дома, и им были рады,
И хотя отношения эти были священны,
Всегда есть те, чьи слова наполнены ядом.
Жили такие рядышком, по соседству,
Таились в углах, искушали на веру иную.
И вечно твердили: «кошки – адепты беса,
Нельзя доверять им, беда никого не минует».
Конечно, не слушали их, да и незачем это,
Злых шептунов защищает какой-то Единый,
Который за семеро суток придумал планету,
Которому пост и моления необходимы.
Но вскоре подули призрачные ветра,
Тревога зажала сердца матерей в ладонях,
И настала в городе траурная пора –
От неизвестной болезни умер ребенок.
И с ветром слухи пришли о какой-то даме,
С отравой в крови и нравом, как ветер, вольным.
Чей жизненный путь усеян людскими телами,
А делами ее весь Аид до краев переполнен.
И паника стала прокрадываться в умы,
Сочиться в щели, скручиваться в углах,
И сколько б люди не брали надежд взаймы,
На окраинах стали опять находить тела.
И кошки начали странно себя вести,
Словно бы беспокойством одолены,
И люди посмели худшее допустить,
Признав такой поворот делом их вины.
И злые умы стали вкрадчиво лопотать:
«То богиня кошачья египетского креста.
Это проклятье, а кошкам на вас плевать.
Вон как волнуются, видимо, неспроста…»
Тогда неслышно, черное, как гнильца,
Вкрадывалось сомнение в души тех,
Кто кошкам доверяли свои сердца,
Но один за другим таяли в пустоте.
~
Тогда развернулась иная система вер.
Слуги Единого пели уже смелей,
Уповая чаще на чей-то чужой пример,
И хватало примеров, покоившихся в золе.
Но Единого слуги ели один лишь хлеб,
И не брали в рот мяса – проклятого сырья,
Но зерна хлеба многие сотни лет
Поражала галлюциногенная спорынья.
Отравная души дурманила, как вино,
Вызывала параноические миражи,
И кричали безумные, грезилось им одно –
Что никому до старости не дожить.
Что славный город брошен на высший суд,
И голоса им гибель страшную предрекают,
Что ангелы отчаявшихся не спасут,
Если кошек не объявят врагами рая.
И в панике люди – к Единому на крыльцо,
Принимая хлеб и вино по закону Света,
Попадая к Отравной в замкнутое кольцо,
Вербующей каждые сутки новых адептов.
Безумием, как болезнью, больны навзрыд,
Обратили на кошек мысли свои опять,
И по городу стали часто гореть костры –
Кошек стали неистово истреблять.
Захватила людей кровожадность, густая злость,
Жестокость брызгала в стекла, лилась ручьем,
Немногим кошкам в том месиве повезло –
Остальные же вскоре узнали, что здесь по чем.
Их вмуровывали в бетон, как слуг ведьмовских,
Давили и мучили, десятками, сотнями жгли.
А кошки верили людям, некогда славившим их,
И потому из города не ушли...
...На праздники под всенародный вой,
Ломали лапы им, оставив лишь одно –
Захлебываясь кровью и водой
Идти на дно, на дно...
II
Сколько стоит наше время?
В пыль стираются колени,
Люди верят, что ступени
В рай ведут.
Люди живы, люди верят,
Кошек нет, закрыты двери,
И Единому моленья
Сберегут.
Ощетинившись крестами
Спят дома, скрипят часами,
Хорошо под небесами
Людям жить.
Ничего решать не надо –
Ведь всегда пророки рядом,
«Нас Единый мудрым взглядом
Сторожит».
И летят года по свету,
Старят юную планету,
Городу зимой и летом –
Пыль, зола.
Но не знают эти люди –
Зреет туча злобой лютой,
Маршируют отовсюду
Сотни лап.
Из Щелкунчиковой сказки
От начала до развязки
Черной траурной окраски
Крыс полки
Выгрызли из строчек буквы,
Выползли из закоулков,
Злые дьявольские куклы –
Вопреки!
Кошек нет, и нет спасенья,
На восьмое воскресенье
Крысы съели все посевы
Хлеб и рожь.
Напустили дикий голод
На могучий славный город
И когда наступит холод –
Пропадешь.
Но беда беде начало,
Смерть немного заскучала.
Ветер снова источает
Тлена смрад.
Это едет злая леди
В черной призрачной карете
Убивает жрица смерти
Всех подряд.
Не успели уберечься,
Нет и кошек после сечи,
Даже некому перечить –
Их беда.
Крысы жизни затоптали,
Черной Смертью вскоре стали,
И молитвы замолчали
Навсегда.
...И крысами запряженная, ехала впереди
Карета дамы бубонной с гибелью на груди...
~
А бубновая дама оказалась не в масть козырнОй,
С легкостью била вальтов, королей и тузов,
И злых языков угас неразборчивый вой –
Ее поцелуй даже время отнял у часов.
И пошла эта дама по улицам, по домам,
Сея вокруг суеверия, ужас и смерть,
Улицы опустели, взошла на престол тишина.
И кровь кошачью с лихвой искупили все.
В городе вскоре замолкли колокола.
И было общим правилом решено
Сбрасывать в озеро проклятые тела –
На дно, на самое дно...
III
Свершенного не признавая зла,
В тени креста творя свои суды,
Сплетая сети сплетен по углам,
Судачить стали все из-за беды,
О том, что иссекают сотни лап
Их жизней неокрепшие ростки
Пришла пора налаживать дела
И с ними разобраться по-мужски.
Чего боятся крысы, кроме сов?
А кошек даже следа не сыскать...
Но на одном из сотен полюсов,
Остался тот, кто может что-то знать,
Проклятых кошек страшный властелин,
Их древний предок, дикий полубог,
Но из путей спасенья - он один,
Ведь «Крысоловом» враг его нарек.
Бессонницей измучены глаза,
Нездешний музыкант из миражей,
Но едкая, как ртуть, его слеза
Не стоит сотни ломаных грошей,
Ушел в скитанья от мирской молвы,
Сменил кошачий облик для людей,
Но с кошками по-прежнему на «ты»,
Двуногую отбрасывая тень.
И разрывая полночи вуаль,
Мелодией своей творит обман,
И свой дневник ведет в чужую даль,
Сводя его с межстрочного ума,
Следит за тем, чтоб месяц не померк,
Сгибая его музыкой в дугу,
И смотрит каждый вечер снизу вверх,
Как облака плывут по потолку.
И люди стали думать: «Выход есть,
Найдем Кота, и он поможет нам.
Пускай опасен, как худая весть,
Но он нам нужен, как песок часам».
И взяв удачи горстку про запас,
И уходя в ночную темноту,
Старейшины родов в тот страшный час
Пошли на юг, за помощью – к Коту.
~
У Крысолова – домашний хлеб,
У Крысолова в миру бардак,
Четыре счастья и восемь бед
Он с болью сплевывает в кулак.
И длится торг уже семь часов,
Слова расчетливы и честны.
А на другой пиале весов –
«За крыс свои мне отдайте сны»
В его речах неприкрытый йод,
А флейта – страшное колдовство,
Никто не знает, куда ведет
Ее волшебное естество –
Тростинкой встала среди зимы
Из той могилы, где погребен
Ребенок, умерший от чумы
И ставший первым ее рабом.
Чья жизнь прервалась, ладонь пуста,
А смерть – начало другим смертям.
Питал он сердцем тростинки стан,
Чтоб только несколько зим спустя
Заворожила своей игрой
Живых и мертвых, волков, ягнят.
Правитель кошек вершит добро,
В сердечной мышце мотив храня.
И манит крыс на нездешний зов,
А флейта время ломает вспять,
И эта сила пророчит то,
Что Черной Даме не устоять.
На этих правилах договор
В их руки врезал свою печать,
Бубонной даме наперекор –
Чужого темного палача.
Им Крысолов дал один наказ –
Все окна к ночи свои забить.
А сам он крыс изведет за раз,
И можно будет о них забыть...
IV
По улицам, брошенным тварями темными,
По призрачным крышам, пустым коридорам,
По затхлому тлену в пустующих комнатах,
По кромке разрушенных стен и заборов,
Мелодия льется по узким карнизам,
Меж труб водосточных взвывая порою,
В час поздний, ночной, когда спят даже мысли.
Меж волком и псом, петухом и совою.
Проносится мимо костей мародеров,
Рискнувших нажиться в домах опустевших,
На выходе пойманных девушкой в черном.
Не знают оттуда живыми ушедших.
Идет вдоль домов с кружевными крестами –
Домов, где когда-то спасался Единый,
Сейчас же остался лишь нимб над костями,
И ворон с монахом теперь побратимы.
И шепотом, нотой, тягучим напевом
Вливается в уши предвестница мести.
Выходят на улицы, справа и слева,
Полчища смерти, пушистые бестии.
За музыкой призраком едет карета,
И тянут ее однодневки-поденки,
Влекомые к бледному лунному свету,
И слышит Бубонная песню ребенка.
И крысы идут, маршируя рядами,
Сбиваясь в колонны, в несметные тучи,
И черной рекой с берегами-домами,
Плывет по проспектам войско Падучей.
По лунной дороге на глади озерной,
Как ястребы к солнцу, как лемминги к морю,
Из города, ставшего живодерней –
На дно, гипнотической музыке вторя...
...И даму, проигрывающую с судьбой
В ей неподвластное домино,
Крысы уверенно тащат в отбой –
На дно, на самое дно...
~
Потом Крысолов исчез на рассвете, но предупредил людей:
«К ночи приду за обещанной платой, иначе опять быть беде».
И тут-то впервые задумались люди, что именно отдают -
Бессонницей часто пугают детей в этом теплом земном раю.
А это – бессонница вековая, не отдых, а лишь туман.
И если отдать ему все свои сны – недолго сойти с ума.
И в жителей прежний закрался страх, мысли мешая снова:
Колья точить, разжигать огни – нарушить данное слово.
Он появился с первой звездой, попав в круговое пламя.
Девчонка, нетронутая чумой, первой швырнула камень.
Взметнулись колья, потек огонь, щеку ожгла лоза –
Люди травили последнюю кошку, как несколько лет назад.
Он бился, не спрашивая причин - все было яснее дня:
Безумцы, нарушившие договор, сегодня его казнят.
И долго еще не сдавался он под натиском подлецов...
Когда же безжалостный столб огня ударил его в лицо,
Растаял мороком человек, взметнувшись черным котом,
И тенью исчез в ближайшем лесу, злобно взмахнув хвостом.
Неделя минула с жестокой расправы, и быт вошел в берега.
Не видели в этих местах Крысолова – признанного врага.
Но кошки к людям не возвращались, ночи сменяли дни,
И люди по-прежнему видели сны, а в домах горели огни.
Однажды темной безлунной ночью за полчаса до весны,
Снова повеяло ветром, и он был страшнее любой войны,
Страшнее жизни, страшнее любви, безжалостней долгих лет,
И озеро вспыхнуло изнутри, источая призрачный свет.
Проникла мелодия в каждый дом, чистая, как слеза,
Никто не заметил - от звука ее дети открыли глаза.
И двинулись медленно, босиком, по улицам налегке
К коту в человеческом проклятом теле с ожогами на щеке.
И музыка сладкая, как дурман, туманила им сердца,
Покорно и медленно шли за Котом, не помня его лица
В кольце безжалостной западни, камней и железных пут,
Не зная, что близкие люди их больше уже не найдут...
И горечью черной сочилась фраза, тающая в дыму:
«Раз честно не отдали мне свои сны - я сам их у вас возьму».
А утром безумной волной затопило улицы и дома -
На поиски жители бросились в лес, от страха сходя с ума.
Но все усилия были напрасны и люди лишились сна,
Пока над городом не взошла возрастающая луна.
В свете ее на дорожных камнях вдруг стали видны следы
Детских, босых, окровавленных ног, исчезающие у воды...
~
И ища потерявшихся, как голубят,
Эти люди очень нескоро поймут,
Что дети на дне беспробудно спят
В страшном, темном озерном плену,
Что тела их густо покрыли тела
Утонувших недавно бубонных крыс,
И кошек, и всех поглотила мгла,
Утянув за собой вниз, в самый низ.
И как эти тела покрывает ил,
Так историю эту покрыли века,
Не осталось тех, кто ее не забыл,
И последние факты ушли с молотка.
Растерялись детали, изменилась развязка,
Потеряла ценность и суть – бог с ней.
И страшная быль превратилась в сказку,
По которой снимает мультфильмы Дисней,
Только этот город совсем другой –
Он надежно память свою сберег,
Ведь помнят камешки мостовой
Следы израненных детских ног.
Правда ли, вымысел – кто разберет...
Не осталось свидетелей из людей,
Но город навечно запомнит год,
Когда отыскали кости детей.
Как строили лестницы в водную гладь,
В память о жертвах тех страшных лет.
Кто рискнул в новолуние здесь побывать,
Видел шедший со дна тусклый призрачный свет.
Не идут сюда кошки, не видно птиц,
И озеро словно бы вымерло, но
Эти лестницы тянут самоубийц
На самое, самое дно…